«Ограничения придумывем только мы сами»: Семён Александровский о новом спектакле

11 и 23 февраля на сцене ТЮЗа состоится премьера экспериментального спектакля «Рисунки на потолке» режиссера Семёна Александровского. Семён — номинант премии «Золотая маска» за работу режиссера в спектакле «Присутствие», один из участников «Группы юбилейного года» московского Театра на Таганке. У молодого режиссера за плечами уже множество отечественных и международных театральных фестивалей. Семён рассказал нам о своей последней работе, внежанровом театре и важности детских воспоминаний.

О спектакле

Скоро премьера вашего спектакля «Рисунки на потолке». О чем он? Чем он должен быть близок современному зрителю?

Он возник от идеи: мне захотелось сделать спектакль по детским воспоминаниям. Лично я очень плохо помню свое раннее детство, лет до семи. Почему так работает память? Мне бы хотелось помнить. Мне бы хотелось встретиться с собой, с тем собой, которого я вижу на детских фотографиях. Чтобы вот с тем человеком вступить в диалог, пообщаться. Из-за этого желания я решил делать спектакль по детским воспоминаниям актеров. Я вообще люблю работать с документами, с документальным материалом. Потому что документ обладает подлинностью. В нем есть какая-то магия. Документ — это отпечаток реальности, которой уже не существует.

Документ соотносится с театром? Ведь театр — это всегда условность.

В театре может произойти абсолютно что угодно. Нет ничего, что не соотносилось бы с театром. В начале работы мы просто встретились с ребятами, я пригласил какое-то количество молодых артистов. Адольф Яковлевич Шапиро, художественный руководитель театра, попросил меня встретится с ещё несколькими людьми, собралась команда, человек 10-12. Я рассказал им свою идею, предложил просто порассуждать, поразмышлять о детстве. Не стал делать никакого распределения ролей. Изначально не было пьесы, не было ничего, вообще никакого видения заранее, каким будет этот спектакль. Ну и мы просто собрались и разговаривали. А потом я предложил остаться в работе, тем кто захочет. Некоторые не пришли на следующую встречу — и это в порядке вещей. В итоге сформировалась команда из шести человек. С этой командой мы в течение месяца встречались и просто разговаривали. Что-то вспоминали, рассказывали, приносили какие-то детские вещи. Из всего этого постепенно стала вырисовываться история.

Однажды я прочитал историю, что в Австралии появилась новая пожарная команда, которая не тушит пожары, а спасает вещи, то есть спасает память. Возникла такая мысль: «Что бы я спас? Что могло бы быть в этой коробке, которую я вынес из дома, которого больше нет?

Главной темой спектакля стало Убежище. Детство — это убежище. Я имею в виду детство до первого травматического опыта, до того момента, когда у ребенка формируется понимание того, что мир — это небезопасное место. Наши ощущения от мира сегодня — это ощущения отсутствия безопасности. Вообще, ощущение того, что мы стоим на пороге какой-то катастрофы.

1 / 2

В основе спектакля нет пьесы. Но все же у него появилась литературная основа процессе работы?

Конечно, это истории, которые рассказали артисты, это тексты, которые сохранились из детства. Например, у некоторых сохранились школьные тетрадки за первый класс, прописи. Мы читали их, поражаясь красоте и гармонии этих текстов. Вот, например, был такой текст: «мир на всей Земле» на пол страницы. «Мир на всей Земле, мир на всей Земле, мир на всей Земле…. и мы читали, и чувствовали… не знаю, какое-то невероятное счастье было. Я позвал композитора, Наталью Хрущеву. Предложил ей написать ораторию по детским прописям. Настя воодушевилась, написала очень красивую музыку. А еще сочинила реквием для детских музыкальных инструментов.

Когда мне было года четыре, мама оставила меня дома одного. Как всегда в таких случаях, она мне поставила пластинку. И в тот раз на пластинке было стихотворение «Рисунки на потолке». Я услышал его и разрисовал дома потолок. Не помню, как я это сделал, но, мне кажется, что тогда произошло что-то важное.

Среди вещей, которые артисты приносили, были и детские музыкальные инструменты. Я начал специально эти инструменты собирать, кое-что мы собрали, вспомнили еще другие, которых у нас не было, но которые в принципе бывают, и вот для этих инструментов написано музыкальное произведение.

Почему этот спектакль в афишах обозначается как спектакль «уникального жанра». То есть, его уже даже нельзя причислить к жанру документального спектакля? В чем особенность?

Жанр — это всегда какие-то границы. А наше стремление — хоть немножко границы расширить. Расширить границы собственного восприятия. Расширить для себя и для зрителя представление о театре. Представление о возможности коммуникации. Границы, конечно, раздвинуть очень сложно. Заявление, что я могу раздвинуть какие-то границы равносильно тому, что я могу поднять 300-килограммовую гирю. Я не могу этого сделать. Но очень хочется. В том числе, раздвинуть границы собственных возможностей. Сделать что-то… больше, дальше, сложнее, чувственнее, чем я делал до сих пор. Включить в это артистов — чтобы с ними тоже что-то произошло, что до сих пор не происходило. На мой взгляд — в этом возможность театра, которой как-то странно не пользоваться. Поэтому у этого спектакля нет жанра. Мне трудно на самом деле определить жанр, не только в этом, но и в любом другом своем спектакле. Да, этот спектакль основывается на документах, но дальше с этими документами происходят всяческие трансформации. Они происходят исключительно по тем законам, которыми мы их наделяем. Ограничения придумываем только мы сами.

1 / 2

Нет опасений, что без основы, классической структуры сюжета будет трудно удержать интерес зрителя? Или современный зритель уже подготовлен к экспериментам?

Откуда берется представление, что зритель идет в театр, чтобы увидеть что-то привычное? В редких случаях мы, например, пересматриваем одно и то же кино по 10 раз, но вообще-то мы ждем новинок. Нам хочется посмотреть премьеру. Почему если я увижу нечто, чего не ожидал, это непременно будет для меня плохо? Наоборот, увидеть что-то новое — это всегда интересно. Мы для этого путешествуем, тратим большие деньги, чтобы увидеть другие страны, что-то новое попробовать в еде, увидеть других людей. Мне кажется, человек — любопытное создание.

В отношении театра, думаю, наличие интереса к новому зависит от категории зрителя.

На мой взгляд, нет категории. Вообще, человеку свойственно любопытство. Разве в театре должно быть все как раньше, при бабушках? Почему? Мы же не ходим в театр, как в музей. Мир же движется. Меняется наше сознание, восприятие. Способы коммуникации поменялись. Мы не расстаемся с мобильными телефонами, гаджетами и никакой проблемы по этому поводу не испытываем. Но раз изменились способы коммуникации, изменились и способы взаимодействия, диалога между людьми. А мы же не можем забыть, что живем сегодня. И мы работаем с сегодняшним сознанием, поэтому абсолютно естественно, что в театр входит то, что составляет наше сознание.

О наградах

У вас номинация на «Золотую маску» за спектакль «Присутствие». Это дает какие-то новые перспективы работе? 

Ну, вы знаете, это ведь не значит, что мир был зеленый, а произошла номинация — и он стал фиолетовый. это просто процесс. Я работаю с театром. С одним, с другим. Ездил на разные фестивали с разными спектаклями. Мы уже были номинированы в прошлом году в номинации «эксперимент», но это была общая большая работа с Волкостреловым, еще при участии Александра Вартанова. В общем мир не меняется, продолжаешь работать. Возможностей сейчас более чем достаточно. Мне кажется, что сейчас любой, кто стремится что-то делать, знает, что он хочет сделать такую — возможность найдет.

Выходит, и сама награда не имеет для вас большого значения?

Это еще не награда, а номинация, но спасибо за оговорку. Имеет, конечно — как признание людей, которые занимаются театром, признание того, что твоя работа имеет значимость для театрального процесса. «Золотая маска» — это как бы срез определенного театрального процесса, который происходит сейчас в нашей стране.

1 / 2

о малом драматическом театре

Вы учились у Льва Додина. Поддерживаете сейчас отношения с вашим мастером?

Я бываю иногда в МДТ. Недавно совершенно случайно столкнулись с Львом Абрамовичем на выходе из театра и немного поговорили. Я ему рассказал, что еду в Новосибирск ставить спектакль. Он расспросил о чем, сказал, что знает, что мы делаем, читает о нас. Ну вот была такая короткая приятная встреча.

Вы не знаете, как он оценивает вашу нынешнюю работу?

Нет, не знаю, наверное, это сложно. Он читает о всех спектаклях, обо всем вообще, что происходит в театральном мире, но наших спектаклей он не видел.

Вы некоторое время работали после учебы в МДТ?

Это был пятый курс, еще не после окончания. Мы сделали курсовой спектакль и с этим курсовым спектаклем год проработали в театре. Но я не мыслил себя в МДТ. Работа там могла состояться только в качестве актера, а у меня все-таки были другие желания.

О планах

Как я понимаю, вы сейчас делаете постановки на разных сценах. В будущем нет желания где-нибудь осесть, или, может, организовать свой театр?

Вы знаете, театр — это структура, прежде всего. Очень много людей должно вместе работать для того, чтоб случился спектакль и для того, чтобы этот спектакль мог как-то играться, поддерживаться. Для себя я, скажем так, не вижу необходимости. Мне интересно, мне есть чем заниматься с государственными театрами. В каждом театре, где работаю, нахожу единомышленников.

Я давно для себя решил, что никогда никого не назначаю на роли. Я просто прихожу и начинаю с людьми знакомиться, общаться. И всегда получается команда, которая с удовольствием работает вместе. И это всегда очень приятно. Пока нет такой ситуации, которая бы меня подтолкнула делать какой-то независимый свой театр.