В ваших детских страшилках фигурировали покойники, выбирающиеся обратно на белый свет из морга? Или, может быть, вы наслушались чёрного юмора про угрюмых врачей, беседующих с трупами, и теперь не можете спать? Настала пора приоткрыть завесу тайны над профессией патологоанатома. Всю правду об этом нелёгком деле нам рассказал Михаил Кузнецов, медик, ныне работник фармацевтического бизнеса, по молодости в 90-е годы трудившийся в морге.
- Как ты попал на работу патанатома? По своей воле или по обстоятельствам? И идут ли туда люди по своей воле вообще?
- Никто вынужденно в профессию не шёл, каждый приходил к этому по-своему. У меня история была такая: когда я поступил в медицинский институт, так получилось, что попал я в колхоз (да, тогда студенты ещё ездили в колхозы) со старшими курсами. Все они активно обсуждали сессию, сдачу экзаменов, из которых предвкушали самые сложные. Естественно, так как я был у них абитура, салага, щегол – мне было 16 лет – меня воспринимали, как ребёнка. Наставляли, поучали. Первое наставление было, что я закурю. Я пообещал, что не закурю (и не закурил). Второе – мне пообещали, что патанатомию невозможно сдать с первого раза и на пять. А я сдал. С первого раза и на пять. Это была первая зацепка.
Патанатомия начинается на третьем курсе. Лекции нам читал профессор Зубов. Студенты меда тогда не славились посещаемостью, но на его лекции ходили все, как на цирк. Он очень интересно читал предмет и параллельно рассказывал какие-то истории из жизни, байки. И где-то в середине года я вдруг понял, что патанатомия держит за бороду вообще всю медицину. Если ты её понял, то ты потом будешь разбираться во всём. Потому что ты знаешь всю механику человеческих патологий.
- А в чём заключается суть патанатомии?
– Она же не изучает, собственно, смерть. Она изучает патологию. Помогает понять, как выглядит на клеточном уровне тот или иной патологический процесс. И когда ты в это врубаешься, все симптомы, которые изучают клинические дисциплины, тебе становятся понятны, потому что ты видишь всё насквозь. Я понял, что если я это пойму, то легко пойду отсюда в любую дисциплину. Это была ещё одна причина. А в-третьих, на патанатомов никто не хотел идти. Все мечтали быть великими хирургами, гинекологами, деньги зашибать…
- Гинекологами тоже люди хотят быть?
- Очень хотят. И анестезиологами тоже. А в патанатомы никто не рвался. Зато распределение у меня было в город. В то время же ещё было понятие распределения, ты должен был после выпуска три года отработать где-нибудь, где тебе скажут. Многие ребята уезжали в район. Был риск уехать патанатомом в глубинку и там вообще спиться окончательно – это был бы ужас. Но я этого избежал. Сделал быстренько карьеру в студенческом научном обществе, при кафедре, в общем, примелькался, и забронировал себе работу в городе. Это вообще был ключевой стимул. Чтобы никуда в область не поехать. И в армию не попасть – студентов меда ещё и в армию не забирали. И медицину изучить.
Четвёртый стимул – когда ты выходишь на врачебную работу и сталкиваешься с реальным гражданином, с его уровнем гигиены, культуры, навыками общения, ты понимаешь, что, с одной стороны, тебе его жалко, с другой – противно. Поэтому, когда он молчит и ни на что не жалуется, куда интереснее.
Я занимаюсь чистой наукой, и от этого ворчания, написания жалоб на врача, и так далее, я свободен. Я прокурор. Объясняю, почему человек ушёл, кто ошибался, когда его лечил, и кто не ошибался. Вот и всё.
- Что вообще патанатомы делают?
- Самое сложное в работе патанатома – это не изучение причин смерти, а изучение причин болезни. И так называемая срочная гистология. Каждая больница имеет хирургический блок, где проводятся операции. Операции разные. Многие из них имеют подозрения на онкологические процессы. Патанатом приходит с дежурной медсестрой в специальный блок, где стоит микроскоп и специальная морозильная камера. Всё, что удаляется у пациента во время операции, кладут в криокамеру, потом медсестра это режет, и ты должен найти клетки с делением ядра или атипичной формой. Если есть – значит, есть процесс опухоли. Это и есть ключевая и самая главная роль патанатома. Человек, который помогает хирургу быстро углубиться на уровень клетки, понять, что там реально происходит, и сказать, достаточно ли этого уровня операции, или мы расширяемся. Цель любой операции – пятилетняя выживаемость пациента. А то и больше.
Значит, фраза «патанатом – ваш последний врач» не совсем верна. Откуда вообще берутся эти анекдотические стереотипы о вашей работе?
- Все эти стереотипы просто от безграмотности, от стремления людей всё превратить в чернуху, в кошмар, запугать, и так далее. Вообще для человека понятие смерти всегда было таинственным, мистическим, тянущим, пугающим и отталкивающим. Естественно, всё, что с этим связано, вызывает массу кривотолков, всяческих вопросов, желаний всё мистифицировать, усугубить, устрашить. А это просто голая наука. Очень интересная и увлекательная.
- А чем принципиально отличаются друг от друга судмедэксперт и патанатом?
- Патанатом изучает ситуации, возникшие в реальной клинической жизни. То есть человек жил, заболел, поступил в стационар и внезапно или не очень ушёл из жизни. А если человек жил и не болел, но его внезапно обнаружили мёртвым, если человек попал под поезд, оказался фигурантом уголовного дела… это всё работа судмедэксперта. Если нет уголовки – патанатом. Есть – судмедэксперт.
- А как представители этих двух профессий друг к другу относятся?
- Как братья! Ну, как кузены. Это твой двоюродный брат, который занимается похожей работой, имеет те же проблемы, ментальные, физические, биологичесие ... Ну, мало приятного в нашей работе. Этот человек имеет те же беды в жизни, что и ты. Брат по крови, ни больше, ни меньше.
- Кстати, о неприязни. Что ты чувствовал в самом начале, когда пришёл в профессию?
- Чтобы в неё попасть, ты должен понять, стоит оно этого или нет. У нас в меде есть обязаловка: осуществить несколько вскрытий. Вся группа приходит, выдают труп, ты обязан его вскрыть, хочешь или не хочешь – это в зачётную книжку идёт. Каждый медик проходит через это. Без этого из института не выпустят.
Мне досталось как раз судебно-медицинское вскрытие мужика, скончавшегося от суицида: он выпил уксусной эссенции. Жуткая, конечно, картина. Вонь. Со мной поставили самую красивую девицу нашего курса, Лилю Петрову. Она подвизгивала и восклицала: «Миша, давай ты, давай ты!» Я, понимая, что мне придётся заниматься этим достаточно долго, очень легко к этому отнёсся. Прекрасно помню это состояние.
У меня было ощущение, что я Господь Бог, а этот человек – дурак. Человек обычный. Он покончил с собой. Мне его жалко. Он дурак. Я бы никогда эту эссенцию не стал пить. Зачем было уходить из жизни? Раз ты её выпил, я тебя изучу. Без какой-то брезгливости, как высшее существо над низшим. Всё.
Лиле Петровой я выдал сердце. «Раз ты у нас красивая женщина, ты ещё не одно мужское сердце разобьёшь. На». Такое отрезанное мужское сердце. Петрова его как-то худо-бедно, как батон, порезала, на дольки. Я принял работу, ну, с сердцем всё равно у покойника проблем не было. Потом я шёл домой и думал: сейчас я приду, съем борщ, разогрею пельмени, сяду читать Илиаду, и если я никаким образом не вспомню этого мужика, то я пригоден к работе патанатома. Если не смогу, и мужик будет стоять перед глазами – значит, чем-то другим всё-таки надо будет заниматься. Ничего. Ел борщ. Борщ был шикарный. Не испытал ни малейшего ощущения брезгливости. Понял, что моей психики вполне хватит, чтобы пережить это всё.
- А были люди, которые в обморок падали, и всё такое?
- Ни одного не видел ни разу. Видел людей, которые вызывающе ели на секциях яблоки, бутерброды… Большинство просто ничего не делает, стоит, смотрит. На самом деле, там нет ничего такого, что бы дурно пахло, или чего-то такого, что бы вызвало неприязнь. Это мы же изнутри. Неприятно только, когда пилят череп дрелью, там горелая кость – она раскаляется, и вот раскалённые осколки костей – они пахнут. Или если тело начало разлагаться. Но это обычно бывает у судмедэкспертов. У патанатомов всё-таки работа почище, на ней сталкиваешься с меньшим количеством неприятностей, подводных камней.
- В чём заключались твои прямые обязанности на работе?
- Весь операционный материал, который прошёл за сутки через хирургов, попадает в патанатомию. Каждое утро дежурный патанатом должен просмотреть, что врачи удалили, описать это в протоколе и самые значимые кусочки взять на гистологию. После этого он идёт обратно в свой кабинет за микроскоп, он смотрит, изучает, описывает и ставит заключение, пишет окончательный диагноз, который идёт в историю болезни прооперированного пациента. Если случай сложный – прибегают сами врачи смотреть в микроскоп, и вместе ставим диагноз. Это первая часть. Вторая часть работы – горькая. Те, кто в течение суток ушёл из жизни в условиях стационара. Тут идёт прямая очередь, патанатомы, сколько нас есть в отделении, по очереди вскрывают тела. Нас в отделении было трое. Ну, одно-два вскрытия в день. Может быть и ноль. Это праздник, если ноль, ходишь и радуешься. Ты так же делаешь анализ, потом протокол кладёшь в историю болезни и ставишь её на полку в архив.
- То есть патанатом – это такой контроль над врачами?
- Не контроль, но окончательная экспертиза. Он такой же коллега, как обычные врачи, только у него нет тех сложностей, которые есть у врача. Врачу не видно так, как патанатому. И врач, и патанатом это понимают. Врач оперирует в условиях визуального, тактильного осмотра, изучений анализов, томографии, рентгена… Если врач видит всё вслепую, то патанатом – воочию. Но цель работы не поставить кого-то к стенке, а научиться и не допускать подобного впредь.
Вот пример из жизни: поступает в клинику тридцатилетний мужик. Цветущий, молодой, усатый, брюнет громадный, два метра ростом, монтажник. У него банальное заболевание – варикозное расширение вен нижних конечностей. Выдёргивание вены – это очень простая операция. Мужик шутит, смеётся, он в палате рассказывает анекдоты, вдруг замолкает - через пять минут он труп. Шок полный. Что случилось? Оказалось, когда историю болезни стали читать, у него раньше был перелом обеих нижних конечностей, а анализы сделали второпях. А если бы провели анализ проходимости глубоких вен, то увидели бы, что там тромбы. Когда наружные вены выдернули, все тромбы через внутренние полетели в лёгочную артерию. Умер от тромбоэмболии. А надо было всего-то прочитать историю болезни.
- Чему учит профессия, помимо медицинских навыков?
- Errare humanum est - все гении могут ошибиться, и цель всегда научиться лучшему. Не суди, да не судим будешь. Наша цель – шагнуть вперёд. Сделать ещё один шаг к пониманию человеческой природы. У меня у самого была цель – сделать что-то полезное, не навредя.
Я прекрасно понимал, что медицину за 6 лет выучить невозможно. Не навредить невозможно, а моя задача - спасать людей. Лучше я буду изучать то, что я могу изучать, и стану умнее и опытнее, либо я буду надувать щёки, изображать спасителя нации и брать на себя ту ответственность, которую я не в состоянии нести.
Хотя, на самом деле, патанатом тоже несёт огромную ответственность. Та же срочная гистологическая экспертиза. Когда на свежей заморозке нужно поставить диагноз, есть опухоль или нет. Это очень сложно.
- А почему всё-таки существует стереотип, что мрачные патанатомы …
- … Я ни одного мрачного патанатома не видел. Это самые весёлые люди, гарантирую. Тут принцип такой: не можешь изменить ситуацию – измени отношение к ней. Все патанатомы такие. Хотя честно скажу. Мне снится иногда, что я снова возвращаюсь в профессию, и это страшный сон. Я не хочу это видеть снова. Я сейчас гораздо более толерантен к тем переживаниям, более близко это воспринимаю. Вот сейчас я бы работать там не смог.
- То есть всё-таки это затрагивает что-то внутри, раз ты ушёл?
- Конечно, затрагивает. Конечно. Я счастлив, что мне удалось уйти оттуда навсегда. Я ушёл по своему желанию работать в бизнес, ушёл из этой государственной системы. Мне удалось убить в себе государство. Я не хочу больше служить ему, хочу служить себе, своей семье, быть свободным. Захотелось уйти – написал заявление и ушёл. И не жалею ни на секунду.
- Всё так грустно?
-Да нет, на самом деле, жизнь очень весёлая была. Морг – это единственное место в больнице, где нет больных. Естественно, куда придут все врачи, чтобы посидеть, пообщаться? На самом деле, морг – это ведь не просто трупохранилище. Трупохранилище – это подвал. А морг – это лаборатория, кабинеты врачей, где есть хорошие кресла, диваны, стулья, столы, с освещёнными помещениями, ванной и душевой, большим столом, где можно всей компанией сесть. Там есть масса возможностей пообщаться и спокойно посидеть. По молодости, грешные, даже на ночных дежурствах играли водяными пистолетиками, выключив свет, в войнушку. Когда ещё ночными санитарами работали, не врачами. Там, конечно, веселились наотмашь. Естественно, никак не задевая таинство хранения тел. Просто весело, жутковато, темно, бегаем. А самое страшное, на самом деле, дежурить ночью одному там.
- Почему?
-
Я ни разу не боялся мёртвых, я боялся живых.
Морг - это спирт, без спирта нет работы, это же десятки литров спирта. А спирт в 90-е годы был валютой.. Могли взломать дверь, убить тебя и забрать это всё, твоя жизнь ничего не стоила. Ни одного такого случая, правда, на моей памяти не было. Даже у бандитов есть святые вещи.
Ещё у нас было много пьянства. Больше высокоинтеллектуального, с претензией. Все сидят беседуют, выпивают, а постепенно набираются солидно. Я ещё и поэтому ушёл из больницы – очень много пили. Мне не хотелось заканчивать свою жизнь в таком коллективе. Ну хотя были и классные вечеринки, гонки на каталках по подвалу больницы, на колясках, на которых тела возят. Гоняли по подвалу. На роликовых коньках по подвалу ездили. Всё безобидно, но очень мило. Как-то раз, кстати, наше патанатомическое отделение переводило меню для госсекретаря США Джеймса Бейкера. Я могу долго рассказывать про то время, но это уже совсем другая история.
Подпишитесь на нас: