Литературный импрессионизм: Толя Вайнштейн

Анатолий Вайнштейн — имя новое для Петербурга, но в узких кругах уже известное. Толю знают как автора с необычной подачей творчества: он читает со сцены короткие истории под музыку петербургских исполнителей. Проза Толи отличается подчёркнутой интеллигентностью, краткостью и наполнена множеством смыслов, с которыми читателю предлагается поработать. Нужна ли Петербургу и вообще нашей стране интеллектуальная проза? Ответ: да. За первые 10 дней краудфандинга книга собрала нужную сумму на тираж.

На выступления, последнее из которых состоялся в «Книгах и кофе» в мае этого года, приходит множество людей. В очках и в линзах, на машинах и пешком, уже с женами и еще с подругами. Книга Вайнштейна «Волосы, или Несколько историй о том, как я ничего не понял в этой жизни» ожидаема публикой: возможно, потому, что в отличие от иных авторов, подающих читателю фантастику и трэш, Вайнштейн грамотно и вкусно пишет о близком каждому явлении. О жизни, в которой скрывается чудо. TNR поговорила с автором о литературном процессе, стиле и читателях.

— Толя, сколько лет ты пишешь? Когда ты осознал себя именно автором и именно прозаиком?

Этот вопрос способен вогнать в ступор, наверное, любого автора. Еще можно сказать, когда начат тот или иной рассказ, можно прикинуть, когда в голову пришла идея той или иной книги, но как ответить на вопрос «Когда начал писать?», я не знаю.

Если настроение понаглее, я говорю, что начал писать в 7 лет, — и это правда, до тех пор я писать не умел. Если поскромнее, то говорю, что не начал писать и до сих пор, все пробую, ищу слова

— Каким было твоё творчество в начале твоего пути и как оно изменилось?

Первые свои рассказы я читаю с трудом. К сожалению, в том, что я пишу, слишком много анаморфоз. Это проблема. Любой текст, претендующий на восприятие через онтологию автора — проблема. Так как меньше всего читателю нужно чужое мировоззрение, он больше озабочен поддержанием своего, которое, как штаны без ремня, норовит упасть при каждой новой мысли извне. И мне все кажется, что первые рассказы не отшлифованы достаточно, чтобы этот субъективный барьер перешагнуть. Сегодня я значительное время занимаюсь именно мелочами — шлифовкой.

— Какие вещи тебя вдохновляют, что влияет на твоё творчество?

Меня вдохновляет музыка, а также сильные эмоции. Но не те, что идут по касательной, а скорее эмоции бессилия, эмоции, вызванные внутренними конфликтами. Отчасти это очень мешает, так как собственный разлад — не совсем то, на что хочется идти ради текста. Наверное, это и отличает меня от автора в пробирке, способного создавать текст, не погружаясь в него с головой. Однако у меня никогда не было задачи стать профессионалом в написании текстов, я очень рад оставаться дилетантом. Это единственное, что позволяет оставаться критичным к своим произведениям и раз за разом совершенствовать их.

— На какую культурную традицию ты опираешься? Тебя сравнивают с Ежи Лецом и Довлатовым, а сам бы ты с кем сравнил своё творчество?

Я всегда восхищался стилем Домбровского и какой-то необыкновенной теплотой Житинского. Но в первую очередь я не стилист. Новая форма, не уходящая далеко от личности, не переходящая в универсальность — пожалуй, это то, что интересует меня больше всего в литературе. Я стараюсь писать коротко, четкими штрихами, и тем не менее оставлять размытые места. Поэтому, наверное, мои произведения напоминают импрессионизм.

— Как возникла идея собрать средства на книгу таким необычным способом? Были ли какие-то сложности, опасения, что не получится? Доволен ли ты результатом?

Никакой особой ценности сбору средств через краудфандинг мы не придавали. Это скорее был способ сообщить друзьям о том, чем мы занимаемся. Было слишком много вопросов о книге: где купить, что происходит — и мы решили разом ответить на все.

— Кто, по-твоему, твой читатель/слушатель? Что бы ты хотел до него донести?

Рыночная концепция не применима, на мой взгляд, в творчестве.

Чит(х)ая, человек не спрашивает себя, для кого он это делает. Выговаривая себя — тоже

Мне все равно, кто мой читатель. Единственное, что требуется — принимать существование другого человека.

— Насколько автобиографичны твои истории?

Они чертовски автобиографичны. Однако не имеют ко мне никакого отношения.

— Как ты оценишь современную культуру и литературу СПб и вообще России? Что тебе кажется наиболее ярким или, наоборот, чего не хватает? Что бы ты хотел исправить, возможно?

Оценить современную литературу я никак не могу — в литературе я ничего не смыслю. То же самое касается и современных литераторов. Однако литература — это не про современность, и не про то, что было. На мой взгляд, литература всегда опережает современность. В некотором роде создает слова для будущего. Создает тип взаимодействия, способный примерить человека с этим будущим. И я бы сказал, что с будущим в России все плохо. Постоянные колебания вокруг околовоенной-околорепрессионной тематики — там, где нами получено максимальное страдание в прошлом, до сих пор откладывают отпечаток на все произведения. Что ни возьми, все соскальзывает в бодание теленка с дубом. Залипли мы там что ли?

— Что может получить твой читатель от книги? Какие важные впечатления, эмоции, опыт?

Моя книга — не экскурс в историю, она не создает воображаемые миры и не ставит перед читателем этических проблем. Ее суть — рассказать, что все эти маленькие истории, которые кажутся нам такими незначительными — это и есть самое главное, что у нас есть. То есть самое важное там, где мы менее всего ожидаем его увидеть.

Беседовала Татиана Сорочински

The Neva Room с разрешения автора публикует один из рассказов Анатолия Вайнштейна 

Музыка действует магически. Сглаживает неровности. Ее волосы разбивают мои воспоминания на тысячи осколков — без музыки легко пораниться.

Я в пути. Дорога ведет вверх, и в голове кто-то гоняет одну и ту же мелодию. Раз за разом, до самого привала.

Тот, кто поет внутри, — не фальшивит. Этим мы отличаемся. Я искажаю звуки, и те ложатся в трещины между осколками воспоминаний.

Раньше я шел по картам. Так все делают вначале. Сейчас картой служит дорога вверх. И мелодия, которую тот безошибочно нашептывает. Мне нравится перепевать мелодию на свой манер.

Я сам по себе. Оборачиваюсь, но слова лишь повторяют себя: я сам. Эта мысль обрывает привал. Мелодия становится все громче с каждым шагом по начерченной осколком борозде моего пути.

***

— Может быть, у вас получится?

— Может, и получится, — говорю. С уверенным видом я беру из ее рук ключ. Тут главное первое движение. Мол, все под контролем. О моменте, когда надо будет открывать этот долбаный замок, я стараюсь не думать. У нее симпатичные глаза.

— Ну что же вы?

— Счас все будет.

Ну давай, дружок. Но дружок ничего не дал.

Почему-то вспомнился первый класс. Мне нравилась одна девочка. Как-то раз я решил, что баста. Чего ждать? Мне уже семь лет, часы тикают, сейчас или никогда. После уроков я притаился на крыльце.

Ждать пришлось недолго. Терпение никогда не было свойственно моим избранницам.

— Да вы сами не знаете, дайте сюда, — ее рука потянулась за ключом. На секунду я растерялся. Посмотрел на ключ. Тот ехидно улыбался в моей ладони.

— Давайте сделаем так, — говорю.

Продолжение я еще не придумал. Надо было что-то сказать или сделать. Только что?

Пока тупил, подошла моя соседка по парте.

— Ждешь чего-то?

— Не твое, — говорю, — дело. Тем временем из школы вышла та самая.

— Понеси мой рюкзак, — а я до сих пор стою с соседкой.

— Еще чего! — и время ускользало. Пора было действовать. Чтобы отвязаться от соседки, я схватил ее рюкзак и выкинул за крыльцо. Побежал быстро-быстро к воротам школы. Но там уже никого не было.

— Ну и хрен с ней. С этой дверью. Давайте я вас лучше в гости приглашу.

— Нельзя мне. У меня дочь в первом классе.

— Нестандартный ход. Обычно говорят: «У меня муж — олигарх».

Она, кажется, улыбнулась.